Замена - Страница 27

В этот раз кипящие в крови винные пары занесли Радульфа на верхнюю площадку донжона, с которого открывался красивый вид на чередование лесов и трясин, пересекаемых единственной в баронстве приличной дорогой. Барон был далек от желания обозревать окрестности, но, когда он, не обнаружив на площадке дозорного и оттого придя в неописуемую ярость, уже собрался перевешать «ослиных скотоложцев», взгляд его наткнулся на небольшой, явно вооруженный отряд, передвигавшийся в этот несчастливый час по дороге. Радульфу очень захотелось настоящей драки, и в появлении этих людей он увидел ни много ни мало, как промысел Господний и знак особой любви Всевышнего к своему рабу! Медлить было нельзя ни мгновения и Радульф, звеня кольчугой, скатился по лестнице во двор, мощным пинком снес хлипкую дверь в караульное помещение и, увидев перед собой испуганное лицо сержанта, залепил тому в нос кулаком в кольчужной перчатке.

— Все сюда, ур-р-роды! — Заорал Радульф. — Я вас даже из преисподней повытаскиваю! Бегом, ослиные выгузки! Последнего, кто придет, сам провожу до виселицы!

Обычно такая угроза помогала, потому что пару раз была исполнена со всем возможным прилежанием. Сработала и на этот раз. Барон ещё продолжал разоряться, выкрикивая угрозы в темный провал подвала, а за его спиной уже сложился разношерстый строй его подручных, свободных от несения службы на дорогах баронства. Сообразив, что больше на его зов никто не явится, Радульф раздраженно засопел, развернулся на каблуках и, сложив руки в замок за спиной, прошелся вдоль ряда побледневших лиц.

— Кто назначен быть сегодня на донжоне? — Он не смотрел ни на кого, но каждому показалось, что злобный взгляд барона направлен именно на него. А трезвый голос вкупе с непередаваемым амбре из перекошенного рта создавали для челяди картину какого-то неправдоподобного кошмара.

Из толпы, после короткого замешательства выпихнули пухловатого парня, растянувшегося во весь рост на каменном полу. Радульф наступил ему на спину, вытянул в сторону правую руку, в которую сержант с расквашенным носом вложил свой меч. Сверкнула блестящая дуга стали и раздался дикий вой смертельно раненного человека. Если бы барон был трезв, то, может быть, ему и удалось бы отсечь виноватому голову с первого раза, но, увы, парню не повезло — хозяин едва держался на ногах, а в глазах его всё двоилось, и потому первый удар оставил на шее несчастного лишь глубокую кровоточащую рану, сквозь которую сверкнули белым обнажившиеся позвонки. Но Радульф не был бы бароном, если бы еще в детстве не научился доводить начатое до конца. Он снова замахнулся, но и в этот раз тоже ничего не вышло: меч, звякнув о каменный пол, выскочил из его крепкой руки, а наклоняться за ним на глазах у слуг Радульф не стал.

— Добейте кто-нибудь эту скотину, — потирая отбитую ладонь, прошипел Радульф, и отступил в сторону.

Его услышали, несмотря на громкие крики казнимого, сразу несколько человек: как стая гиен они бросились на беднягу, обнажая по пути свои поясные ножи. Несколько чавкающих звуков, невнятное мычание, последний хрип, и к ногам барона выкатилась круглощекая голова с выпученными глазами.

— Так я поступаю с теми, кто плохо несет мою службу. Понятно?

Никто не рискнул отвечать, но многие судорожно кивнули.

— А теперь по коням! На дороге чужие! — громко выкрикнул Радульф. — И мне нужны их головы!

Под веселящий сердце звон доспехов люди пестрой толпой понеслись к конюшне. Последним поспешал сам барон.

Глава 13. Гровель и Бродерик

— Так неужели на самом деле так плохи дела у нормальных купцов? — Возвращаясь к недавнему разговору, спросил Бродерик.

— Отчего же? Я и не говорил, что они плохи, — усмехнулся в бороду Гровель. — Здесь очень важно понимать, когда стоит выскочить из карусели. Если ты все время расширяешь и расширяешь дело, то рано или поздно наступает момент, когда оно становится таким неповоротливым, таким громоздким, что просто на его содержание начинает уходить вся возможная прибыль. Толпы приказчиков обретаются по твоим лавкам, кораблям, обозам, их становится так много, что уследить за ними нет никакой возможности, начинается воровство и разгильдяйство. Каждый из этих умников норовит отщипнуть немного от общего дела в свой кошель, рассуждая, что от хозяина не убудет. Они сговариваются друг с другом за спиной хозяина, делят его деньги, предают ежедневно помногу раз.

— Судить и вешать! — Выдал привычную рекомендацию маршал. — Или на галеры.

— В войске твоем, где всё на виду, где ты вправе судить и вешать не откладывая, такой фокус, может быть, и пройдет, — согласился купец, — но, я ведь не зря назвал их умниками: иной так всё обстряпает, что не прикопаешься. Всё делается красиво и законно. Но чаще — просто и без затей. Вот скажем, я приказчик у такого купца. Веду караван с… — Гровель ненадолго задумался, — да хоть с ворванью! С охраной, конечно! Из порта на Заливе к порту на Внутреннем море. Две недели пути, есть время посчитать и подумать, и даже успеть договориться с охраной. Жалование мое — двадцать лотридоров в год, — посмотрев на удивленное лицо Бродерика, Ганс усмехнулся, — ну да, я же толковый приказчик, на хорошем счету у хозяина. А в порту ярмарка, на которой я могу продать груз за шесть сотен. Вопрос — зачем мне, такому умному и деловитому, отдавать эти деньги кому-то? Ведь я в порту, все дороги передо мной открыты, в поясной сумке шесть сотен золотых монет, за которые я должен горбатиться тридцать лет! Не лучше ли будет прибрать золотишко в свои умелые руки? А от хозяина не убудет — ну сгоняет еще три-четыре обоза, выкрутится! И я принимаю решение — а! гори оно всё синим пламенем! Сажусь на первый попавшийся корабль и только меня и видели. Сейчас, конечно, таких случаев поменьше. Научились бороться: семья приказчика держится под рукой, крупные сделки закрываются расписками менял, которые можно обратить в монету только при подтверждающей подписи хозяина…