Замена - Страница 21

— Ваша светлость, я же ответил, что меня зовут Ян. Потому что папаша нипочем не стал бы давать другого имени второму сыну, уж такая у нас традиция. Матушка, правду сказать, хотела назвать меня Флорианом, но папаша с дедом тут встали на дыбы! О, какой был скандал! Едва первую «Свинью» не спалили. Тогда она еще называлась не «Свинья в ландышах», а «Приют странника», но позже на семейном совете решили, что такое название совершенно не запоминается, и с матушкиной легкой руки придумали новое. Нам показалось….

— Хватит! — Взревел уже Бродерик. — Мне нет никакого дела до твоих папаш и мамаш! Ответь мне на мои вопросы и иди занимайся своими делами!

— Так я и отвечаю, Ваша Светлость, — пожаловался Ян Гровелю, лицо его сморщилось, словно трактирщик всерьёз собирался расплакаться.

— Отвечай коротко и по существу, — успокаиваясь, строго сказал Бродерик. — Только на тот вопрос, который я задал. Понятно?

— Конечно, Ваша светлость, чего уж тут непонятного. Я ж не такой тупой, чтобы вообще ничего не понимать. Еще в детстве все соседи соглашались, что я самый смышленый среди братьев. Вот и папаша, бывало, говорил: «Ян, внимательно слушай»…

Что советовал трактирщику папаша — так и осталось лишь его воспоминанием, потому что Бродерик, рванувшись со своего места, схватил толстяка за плечи и, вознеся его над собой, проорал, брызжа слюной в пухлое лицо:

— Да ты заткнешься когда-нибудь?! Просто заткнись и всё! И слушай меня!

Гровель, расслабившись в своем кресле, прикрывая ладонями слезящиеся глаза, беззвучно смеялся, мелко потрясывая седою бородой.

За столом, где расположилась охрана, утихли всякие звуки и в установившейся тишине раздался протяжный всхлип трактирщика:

— Молчу, Ваша Светлость, молчу.

— Уф, — усадив толстяка на место, Бродерик вытер вспотевший лоб и, махнув привставшему со скамьи Эмилю, опустился на свой стул. — Вот так-то лучше.

Он налил себе и компаньону ещё савантейского, прополоскал вином рот и, радуясь в душе, что толстяк все-таки нашел в себе силы помолчать, сказал:

— Здесь недалеко, примерно в четырех лье по западной дороге, стоит роща. А в ней мы видели языческое капище со свежими жертвами. Ты что-нибудь знаешь об этом?

Трактирщик двумя руками закрыл себе рот, выпучил свои поросячьи глазки и отрицательно помотал головой.

— Не знаешь или не хочешь говорить? — уточнил Гровель. — Подумай хорошенько, а то ведь, здесь есть люди, которые очень неплохо умеют развязывать языки, — движением глаз он указал на Эмиля.

— Ваша светлость, да разве бы я посмел утаить от вас хоть что-то? — в высоком голосе Яна послышался укор. — Да никогда! Вот и папаша мой, бывало… — он заметил наливающееся краснотой лицо Бродерика и осекся.

— Тогда рассказывай, — коротко предложил Гровель.

Трактирщик немного помялся, отчего табурет под ним заскрипел, как не смазанная ось в телеге, потом тяжело вздохнул и начал:

 Сам-то я не местный. Я бы и не знал об этой роще ничего, но ведь понимаете — работа такая: люди ходят по дороге туда-сюда, заходят в «Свинью», друг другу о своих приключениях рассказывают. Только не подумайте, что я подслушиваю чужие разговоры! Просто люди иногда немного перебирают — ведь не каждому дано оценить вкус савантейского — поэтому и пьют такое, что… — Он зажмурился и живо изобразил лицом как может выглядеть человек, съевший полную корзину лимонов. — Словом, гадость всякую пьют. А потом очень громко разговаривают. Даже если к каждому уху привязать по подушке и спрятаться в подвале — все одно слышать будешь, как если бы напротив говоруна сидел. Ну вот, стало быть, первый раз об этой роще я услышал шесть лет назад, когда всего этого, — он обвел рукой внутренний дворик, — еще не было. Мы со старшим братом приехали сюда присмотреть место, привезли с собой работников и только-только начали строиться, когда к нам забрел слепой нищеброд с мальчишкой-поводырем. Он выпросил у наших каменщиков горбушку хлеба, и в благодарность за это рассказал давнишнюю историю о последнем колдуне орков, жившем на земле людей и творившем здесь свои безобразные обряды. Тому капищу, что вы видели, лет больше чем любому из людских городов. И с самого первого дня, что оно стоит, кровь над ним лилась рекою — и тягучая, как древесный сок, кровь эльфов, и жидкая, словно родниковая вода, кровь орков. А когда пришли сюда люди, то и людская. И этой-то, красной крови, было пролито более всего, потому что пришлась она по вкусу тому, кому было посвящено это место. Да и мучения людей, чувствующих боль гораздо острее любой другой расы, тоже доставляли этому демону несказанное удовольствие.

Колдуну не нужно было ни денег, ни власти, ни женщин, ни славы, ни знаний. Он был приставлен к капищу только с одной целью — правильно выполнять все положенные обряды, истязать жертвы перед умерщвлением во славу своего вечно голодного демона. И обречен он был жить вечно, пока стоит идолище в окружении камней. Вечно убивать разумных, причиняя им адские муки, а сердца и головы складывать к ногам своего хозяина.

Не знаю, да и нищий тот не знал, а то бы обязательно поведал, сколько времени проводил колдун свои нечистые обряды, но двести пятьдесят лет назад началась война между нашим добрым королем Дагобером Третьим и Советом Шаманов племени орков. Поначалу, казалось, что люди берут верх: наш добрый король согнал ненавистное племя со своих кочевий, лишил их стада пастбищ, захватил несколько храмов. Но потом, когда уже вроде бы все уверились, что всё решено, в ход войны вмешался Колдун из Рощи. Нищий говорил, что орки и сами не рады были этой помощи, потому что расплатой за неё были и их жизни, много жизней. Да только показал колдун Совету Шаманов в стоячей луже ближайшее будущее их мохнорылого племени и орки вынуждены были согласиться.